Наш Крым

Итак, путешествие в Крым (предполагаем, что мы сели на автобус № 20, это разумнее всего) начнётся с остановки Воронежской. Подкрепиться тут можно, зайдя в супермаркет «Берег». Более аутентичных заведений поблизости всё равно нет. Выше по Воронежской есть ещё старый торговый центр, но ничего интересного, кроме обшарпанной вывески, в нём не найти. А в «Береге» хотя бы можно купить пирожок или какую-нибудь булку, чтобы покормить птиц.

Первой достопримечательностью Крыма, которая встретится на вашем пути, станет «Новокрымский пруд». Табличка на берегу пруда сообщает, что пруд является традиционным местом гнездования кряквы обыкновенной. К сожалению, велика вероятность, что кряквы обыкновенной на месте не окажется и купленную булку израсходовать не удастся.

Берег пруда благоустроен — помимо табличек, установленных в честь кряквы, здесь есть аллея со скамейками и обелиск в память о жертвах ВОВ. Сам обелиск вполне обычный, зато называется по-ахматовски поэтично: «Рябиновый свет памяти».

Жители Крыма, кажется, вообще склонны романтизировать окружающую действительность. Скажем, вот этот вот пруд с кряквой обыкновенной — это же не просто так пруд, а самая маленькая в Перми особо охраняемая природная зона. Местные (как минимум в лице журналиста Димы Меркушева, который, правда, год назад уехал из Крыма в Москву) над этим посмеиваются. Потому что раньше тут был самый прозаичный песчаный карьер, а никакой природной зоны — тем более, требующей особой охраны, — не было. Потом карьер зарос (причём, если верить справочникам, — аж пятьюдесятью пятью видами растительности), а на его берегах по какому-то недоразумению обосновалась кряква обыкновенная. И стало красиво.

Честно говоря, Новый Крым — не самое экологичное место на планете. Да и странно было бы ожидать этого от территории, окружённой химическими производствами, — изначально её вообще планировалось превратить в эталонный посёлок химиков. Меркушев говорит: «Есть в Крыму два вонючих смертоносных озера — это бывшие очистные йодобромного завода. Мы туда ещё пацанами кидали рыбок — сопливых ершей. Они всплывали через секунду брюхом вверх».

Несмотря на подобные ужасы, Крым кажется удивительно уютным и экологически чистым местом. Этому способствует не только пруд с кряквой обыкновенной, но и близость реки. На реку можно выбраться, если пройти до конца Генерала Панфилова и двинуться вдоль дома номер 2. Здесь пролегает тропинка, излюбленная крымчанами, — по ней снуют туда-сюда мамы с колясками и пожилые поклонники скандинавской ходьбы.

Можно выйти на берег и полюбоваться Камой. Ниже по течению будет бывшая деревня Чирки, а пятью километрами выше — закрытый пионерлагерь «Спутник». Существует байка о том, что однажды, ещё в СССР, несколько беглых зеков спрятались в водонапорной башне на территории «Спутника», поймали трёх пионеров, взяли их в заложники, а потом повесили. А дыра в стене осталась после милицейского штурма. Но это мы проверять не будем, потому что идти пять километров по берегу ради того, чтобы попялиться на дыру в типовой водонапорной башне, не хочется.

С берега выходим на улицу Глазовскую. Не лишено смысла побродить по дворам Крыма, в них есть что-то пасторальное — видимо, из-за удивительно большого количества гуляющих детей. А ещё из-за того, что там любят кошек. К одному окну на первом этаже даже ведёт специальная лесенка, чтобы кошка могла самостоятельно спрыгнуть, погулять по двору, а потом забраться обратно. Вероятно, это самое трогательное приспособление на свете.

Больше во дворах ничего такого нет. Разве что постройки, которые должны касаться друг друга углами, часто расположены странно — отстоят друг от друга на небольших расстояниях, так что зазор приходится забивать досками или листами железа. Само по себе не существенное, вкупе со строгой геометричностью Нового Крыма, это обстоятельство напоминает мне рассказ Елизарова «Ясные, светлые»:

«Город смещён вбок на несколько сантиметров. Сафронов внимательно изучает бегущий ландшафт. Ничто не пропало: дома, улицы, светофоры, мосты вроде бы остались, но их словно отодвинули для уборки, а потом вернули, и как-то небрежно. Сафронову даже кажется, что он видит смутные отпечатки зданий и улиц, похожие на вмятины на линолеуме, остающиеся от ножек дивана или шкафа.

— Как же так можно! — с отчаянием восклицает Сафронов. — Надо же точно ставить! Или не подметайте тогда вообще!»

Улицу Глазовскую, на которую лучше всего выйти из дворов, можно назвать пешеходной — правда, не потому, что он как-то особо обустроена, просто автомобили по ней не проедут. Частично она вообще почти исчезает в зарослях за пятиэтажными домами. Проходя именно по этому участку, я слышу дикий нарастающий гвалт, от которого в какой-то момент становится страшновато. Не сразу удаётся сообразить, что это птичьи крики — если свернуть от теплотрассы и пройти небольшую полянку, откроется вид на заболоченное озеро, которое кишмя кишит беспрестанно орущими чайками. Если булка всё ещё при вас — бросайте её как можно дальше от себя и бегите. По дворам можно добежать до школы № 63, а оттуда снова выйти на Воронежскую.

Около этой школы, ничем особо не примечательной, мне встречается низкорослый мусорщик с рыжими волосами, торчащим из-под ушастой шапки. Когда я прохожу мимо, он бубнит:

— Модный ты такой.

— Что?

— Я говорю, погода нынче так себе. Ветер очень холодный с реки.

— Это просто солнце уже село, — говорю я и почему-то смотрю в железную кружку, которую он держит в руках. Из кружки валит пар.

— Bы что, пустой кипяток пьёте?

— Так ведь если хочется пить — надо пить. Это вода, которая выходит из костей, после чего кости рассыпаются в труху.

Второй раз за полчаса мне становится сильно не по себе.

— Можно, я вас сфотографирую? — говорю я, чтобы сменить тему.

— А вы это для публикации какой-то? Если для публикации в прессе, то вы, пожалуйста, укажите в публикации, что я работаю вот тут в детском саду, выношу мусор, так там повадились некие личности неустановленные и до двух раз на дню срут. И камер не боятся. Это туалетное дело как-то бы осветить!

Ну, мне не трудно.