Джон Лерер: Танцевать может каждый

На прошлой неделе в Пермь приезжал Театр танца из США «ЛерерДанс» (LehrerDance). Он впервые выступил в нашем городе в рамках российского турне. Нам посчастливилось задать несколько вопросов руководителю этого коллектива — хореографу Джону Лереру.

Вклиниться в плотный график Джона оказалось не слишком просто. Но мы нашли лазейку и, похитив его с мастер-класса у студентов ПГАИК, вырвались из душного помещения в свежее майское утро. Наше время было строго ограничено, оттого интервью получилось чрезвычайно динамичным. Тот редкий случай, когда, не завершив одного разговора с человеком, хочется назначить встречу для нового. Тот редкий случай, когда текст не передаёт и десятой доли харизмы героя. Тот редкий случай, когда во введении уместно процитировать Кайли Миноуг («Read my body language...») и Дейва Гаана («Let my body do the talking...») — потому что словами больше, чем телом, иногда и не сказать.

Джон, как вы начали танцевать?

— Я начал танцевать в 19 лет, когда учился в колледже. И это было на спор. Тогда я играл в бейсбол за команду университета и стал встречаться с девушкой, которая была танцовщицей. Нам поставили оценки за первый семестр — её отметки были лучше, чем мои. Я немножко над ней посмеялся, сказав, что, конечно, это совсем не трудно — получать такие отметки. Ведь она всего лишь танцует. Она сказала: «Если ты считаешь, что это так просто, давай, попробуй сам танцевать!». С тех пор моя жизнь изменилась.

И сколько лет вы уже в этом?

— Пять лет я учился, потом 13 лет профессионально танцевал. А с 2007 года я ушёл на пенсию, так сказать, и стал хореографом и директором компании.

По российским меркам 19 лет — очень поздний возраст для начала занятий хореографией. А вы сталкивались с недопониманием и скептицизмом?

— Да! Все мои друзья и родственники были шокированы! Они говорили: «Что ты делаешь?!». Не могли поверить в то, что я начал танцевать. Я верю, что все мы созданы для чего-то определённого, что у всех нас есть призвание, и мы не просто так рождаемся. Я понял это именно в 19 лет.

Можно ли сказать, что есть люди, которые не умеют танцевать? Ведь танцевальное искусство одно из самых древних. И не нужно обладать специализированным образованием, чтобы, например, твоё бедро приходило в движение, когда твоё ухо улавливает латино-ритмы.

— Танцевать могут все. Как вы правильно заметили, танец — это прежде всего движение. Мы начинаем двигаться до того, как мы учимся говорить. До того как мы можем сказать что-то голосом, мы говорим это своим телом. Но далеко не все способны стать профессиональными танцорами, владеть техникой танца. Точно так же, как все могут бегать, но не все могут стать профессиональными бегунами-атлетами.

Становление — вопрос потенциала развития. В хореографии это про качество природного таланта или про упорство в достижении поставленной цели?

— И то и другое. Должен быть талант, который необходимо развивать. Ещё это зависит от того уровня, до которого вы хотите подняться.

Какие амбиции были у вас?

— Ну, сначала это был просто спор, потому что я в то время был, как мы говорим в Америке, типичный альфа-самец. Я говорил, что могу сделать всё, что угодно! И вёл себя соответствующим образом. Но потом я осознал, что танец — моё предназначение. Это полностью меня преобразило и изменило моё мировоззрение.

Принято считать, что танец и хореография — нечто женственное. Далеко не многие понимают, какой тяжёлый физический труд стоит за этим и каким стоическим мужеством необходимо обладать для этого занятия. Интересно, этот стереотип пошатнул ваш образ альфа-самца?

— Постоянно сталкиваюсь с этим. Я думаю, что в Америке с этим дела обстоят даже хуже, чем в Европе и Азии. Когда мы посещаем хореографические училища или факультеты в России, мы видим, что в классе может быть 50 хорошо натренированных сильных танцовщиков, а в американском классе вы увидите лишь одного. Вообще, для меня танец оказался самым тяжёлым занятием в жизни. Физически это тяжелее, чем спорт, чем что-либо ещё! Да, в действительности это очень мужественное занятие.

Любопытное наблюдение: всякая балетная постановка позволяет зрителю любоваться порханием балерин по сцене, но, кроме того, вынуждает слушать отчётливый звук ударов пуант о сцену, иллюстрирующий ударный труд артистов и его несомненную травматичность. Вам сразу удалось приручить своё тело?

— У меня травмы случались не так часто, потому что то, о чём вы говорите, это так называемый синдром повторной травматизации, когда мальчики и девочки начинают тренироваться в четыре года и нагрузку на определённые части тела они осуществляют все годы занятий. А я начал только в 19! Поэтому у меня и не было таких приобретённых травм, ведь я не тренировался с раннего возраста.

Говоря об обучении академическому танцу. Вероятно, начав в 19 лет, невозможно стать образцовым болеро. Смущало ли вас это и какой стиль, если не классический, вас привлекал в начале пути?

— Когда я начинал, классический балет был для меня очень, очень трудным! Вместе с тем я каждый день занимался уроками балета, не для того чтобы стать артистом балета (я понимал, что этого никогда не произойдёт), а для того чтобы изучить его. Меня очень привлекал современный танец. Модерн и джаз были моими любимыми стилями.

Расскажите о своём коллективе. Мы столкнулись с такой интригующей формулировкой: «ансамбль инновационного танца».

— Я действительно думаю, что никто не делает то, что делаем мы. Не то чтобы это лучше или хуже, просто иначе. Одно из отличий в том, что я — единственный хореограф. Многие танцевальные компании сегодня — репертуарные, они нанимают хореографов. И проблема в том, что многие компании так и работают с одними и теми же специалистами, потому что хороших хореографов не так много. А что нас действительно отличает от других — это то, как мы подходим к самому движению. У нас в «Лерер Данс» есть такая поговорка: первое — физика, второе — техника, третье — стиль. Мы двигаемся и танцуем не в стиле джаза, модерна или классического балета — техника нас не двигает. Нас двигает физика. Я хожу благодаря физике. Я бегаю благодаря физике. Я делаю плие благодаря физике. Но я выгляжу так (тут Джон вытягивается по струнке. —Прим. автора), потому что так выглядят балетные танцоры, а так (в этот момент герой интервью делает несколько активных действий. —Прим. автора) — потому что это характерно для джаз-исполнителей. Мы фокусируемся на физических явлениях. Именно поэтому мы выглядим так, как мы выглядим. При этом у танцоров прекрасная техника.

Кстати, о них. В вашем коллективе восемь танцоров. Как вы их отбираете и требовательный ли вы руководитель?

— Мой любимый способ отбора следующий: в Америке очень много факультетов танца, я наблюдаю за студентами от 18 до 22 лет в университетах, как они тренируются и развиваются. А потом приглашаю их в свою компанию. Ну, а некоторые сами пришли ко мне на просмотр.

Эти восемь человек — постоянная труппа?

— Это настолько же постоянная труппа, насколько постоянен бизнес в этом направлении вообще. Например, у меня есть танцоры, которые со мной с самого основания, и я очень рад тому, что им нравится танцевать в моей компании. Иммануил танцует у нас уже 10 лет, четверо других — по 7 лет. И нет, я не очень требовательный руководитель. Достаточно требовательный, но не настолько, как мне иногда доводится наблюдать.

Вы позволяете своим артистам вести линию и жест изнутри или предпочитаете настаивать на собственной идее постановки? Иначе говоря, каково место импровизации в хореографии «ЛерерДанс»?

— Я позволяю импровизировать, но имею идею, к которой привожу все представления. Вот как это происходит: я прихожу на репетицию с некоторым количеством идей, показываю их, двигаюсь, танцую, а танцоры за мной наблюдают. Потом я поворачиваюсь и говорю: «Ну, давайте!». И они стараются сделать это наилучшим образом. Потом я прошу сделать это так, как видят они. «Добавляйте, импровизируйте и изменяйте!». И я говорю: да или нет, нравится или не нравится. Тогда мы продолжаем строительство этой постановки. Мы стараемся совместить то, что делаю хорошо я, и то, что делают хорошо они. Это даёт нам высокий результат. Они должны чувствовать себя комфортно и качественно исполнять то, что мы придумываем.

Существует ли разница во взаимодействии танцоров с большой и малой аудиторией?

— Одна отличительная особенность стиля «ЛерерДанс» состоит в том, что у нас очень широкая амплитуда движений. Благодаря этому мы очень хорошо адаптируемся для аудитории, состоящей из 5 тыс. человек или из двухсот человек. Это касается больших и малых сцен. Мы фокусируемся на том, чтобы нашу историю рассказывало всё тело, а не выражение лица. Каждый зритель может видеть работу мышц всего тела. Только тогда мы добавляем выражение лица. Это вторично.

Какие ещё средства выразительности характерны для вашего коллектива?

— Мы очень много работаем с юмором и комедией...

О, вот это интересно! Как вам удаётся работать с юмором в танце, не рискуя сделать постановку вульгарной?

— Вульгарность? Никогда! Мы стараемся её избегать. Ключевой момент в комедии и юморе — идёт ли речь об игре актёра, комедийном выступлении или танце — это ирония. Очень интересно, когда мы делаем какой-то поворотный момент и удивляем зрителя. Один из серии комедийных спектаклей, которые мы привезли в Россию, юмористичен потому, что мы используем классическое произведение, которые известно всему миру, оно очень серьёзное, как правило (по крайней мере, в Америке), оно звучит во время свадеб. Но мы посмотрели на него по-другому, представили его иначе и исполняем смешные движения. Публика может ожидать балета, поскольку это классическое произведение, но зря. Это самый лёгкий способ быть смешным — делать что-то противоположное тому, что предполагает музыка.

Знаю, что история рождения одной из ваших постановок — спектакля «Чукчи» — очень необычная. Хочется услышать её из ваших уст.

— Для нас было большой честью, что три года подряд Генеральное консульство США приглашало нас на Дальний Восток. Нам очень повезло, что в 2013 году мы посетили Чукотку. Она так далеко, что путь туда из Нью-Йорка занял 28 часов! Включая полёт на вертолёте. Мы прилетели туда утром, но всё равно пришлось сделать многое, чтобы мы не уснули. Пошатываясь, мы вышли из самолёта. Консульство запланировало много мероприятий на тот самый день. Одно из них включало посещение школы, где играла группа под названием «Эргырон». Это Российский государственный чукотско-эскимосский ансамбль песни и танца. Мы понятия не имели, что нас ожидает! Пришли в их студию, уселись... И тут 45 минут подряд «Эргырон» играет в полных костюмах: они пели, танцевали, исполняли свою национальную музыку. Это выступление рассказывало историю чукотского народа, их происхождения, их отношений с другими народами. И это было такое трогательное выступление, что многие из нас и плакали, и смеялись. После перформанса они поучили нас своему чукотскому танцу, а мы поучили их стилю «ЛерерДанс». Это был настоящий культурный обмен! А потом художественный руководитель подарил мне целую пачку CD-дисков с их музыкой. Он сказал: «Пожалуйста, Джон, поделись этой музыкой с миром». И как только мы вернулись в США, я стал делать постановку, которая стала нашим «спасибо» этому знакомству. Я взял некоторые идеи, их способ самовыражения, их способ коммуникации и смешал это с тем, как двигаемся мы, как мы передаём наши идеи. Таким образом, получился спектакль «Чукчи».

Почему я спросила именно про «Чукчи». Ведь очень интересно, как жест и телодвижение характеризует представителей определённых местностей и/или культур. Что вы думаете об этом? Отмечаете ли особенности пластики у той или иной национальности, того или иного народа?

— Да! Поэтому мне нравится путешествовать по разным странам и континентам — очень интересно наблюдать, как одну и ту же мысль люди разных национальностей доносят совершенно разными способами, разной жестикуляцией. К примеру, «Эргырон» на Чукотке научил нас балету, но это был особенный балет. Он касался ног (то есть тела от пояса и вниз). А начиная от пояса и вверх, это был уже не балет, это всё были изображения животных. То есть ногами мы делали балетные движения, а руками изображали разных животных. И в спектакле «Чукчи» мы придумали свои собственные жесты, которые являются данью уважения тем жестам, которые используют чукчи в своих танцах.

А если говорить не о профессиональных танцорах? Вам удалось бы по пластике тела вычленить из многонациональной толпы, например, русского или американца?

— О, да! Да! Абсолютно!

И как, на ваш взгляд, выглядит русский человек?

— Очень сдержанный, даже стоический. И очень гордый. Мы, американцы, — громкие и такие... очень свободные в движении. А европейцы, может быть, итальянцы, они более плавные, немножко замедленные.

Мы стоим в двух шагах от Пермского театра оперы и балета, поэтому резонный вопрос: как вы относитесь к традиции русского классического балета?

— Ну, это то, с чего всё начиналось, — Франция и Россия начинали развивать балет. Вся техника пришла из русского классического балета. Теперь, когда мы делаем современный танец, мы можем обратиться и к традиционным классическим оперным и балетным произведениям и увидеть то, что ещё до того, как мы начали это делать, в традиции уже существовали вот эти формы. Для того времени они были инновационными. Мы даже ещё не думали об этом, а они это уже делали в классике.

А вот Айседора Дункан очень критично относилась к классическому балету, потому что считала его фальшивым. Ну, например, балерина ведь не ходит вне сцены, задирая ногу выше головы. Насколько применимы приёмы классического балета в современном танце, учитывая вот эту его неестественность?

— Айседора Дункан права на 100 %, потому что балет — самый неестественный способ движения. Это специальные навыки, овладеть которыми могут совсем мало людей. Вы можете видеть, как мы идём. Человеческое существо не предназначено для того, чтобы так (Джон совершает деми-плие в I позиции. —Прим. автора) стоять. Но красота человеческого тела в том, мы можем адаптироваться и изучать специальные навыки. Применимо или нет? Да, абсолютно применимо. Потому что все технические приёмы происходят из балета. А потом мы возвращаемся к естественному движению. И это особенно касается контемпорари. Ведь что такое современный танец? Это балет, джаз, модерн, брейкданс, хип-хоп — всё, что угодно. И поэтому современные танцоры, которые исполняют контемпорари, могут и поднять ногу, как балерина, и встать на голову, как в хип-хопе. Я верю, что классический балет сейчас даже более важен, чем в прежние времена.

Почему это так?

— Потому что раньше вы были балериной — и это всё, что вы делали. Либо вы танцевали модерн — и это всё, что вы делали. Либо джаз... А сейчас вы должны быть способны делать это всё и делать очень хорошо. Теперь можно видеть, что балетные компании делают современный танец и, наоборот, компании современного танца делают балет. Всё смешивается в одно. Поэтому сейчас более важно изучать балет. Каждый танцор это использует, как и модерн, и джаз.

Предполагается, что танец должен взывать к чувствам. В то же время его создание — дело техники...

— Техника не вызывает эмоций. Техника — это про то, как делать что-то физически. Эмоция рождается тогда, когда танцор и хореограф берут технику и прикладывают усилия для того, чтобы вызвать эмоцию. Когда прима-балерина делает арабеск, то это просто арабеск. Это не значит ничего больше. А если она делает его со страстью, с эмоциями, то публика откликнется и увидит этот арабеск совершенно по-другому. Движение и техника никогда не являются инструментами, вызывающими эмоции. Прежде всего важна личность.

Что для вас самое значимое в танце?

— Созидание. Хореография и создание танца, а также способность повести зрителя за собой в путешествие на протяжении нашего танцевального вечера. На одном спектакле они, может быть, немножко поплачут, на следующем — посмеются. Когда люди приходят в театр на наши представления, я хочу, чтобы они испытывали волнение от того, что увидят. А ушли из театра с чувством эмоционального погружения.

Есть вопрос, который мы традиционно задаём иностранцам, посетившим наш город. Какой вам видится Россия и Пермь?

— Пермь — это гораздо более крупный город, чем Буффало в штате Нью-Йорк, из которого мы приехали. И в городах, в которых мы бывали в России (особенно это касается Владивостока, Екатеринбурга, Перми) можно увидеть великолепную комбинацию истории и современности. Это то, чего нам не хватает в Соединённых Штатах. Поэтому нам очень нравится приезжать в Россию и видеть прекрасных людей и необычное городское планирование. Это очень вдохновляет, когда вы видите старинные здания рядом с современными небоскрёбами.

О вдохновении вы заговорили сами, поэтому напоследок о нём. В какой момент вы понимаете, что вот оно, щёлкнуло, нового спектакля не избежать?

— Одна из проблем в том, что я всегда занимаюсь хореографией. Даже сейчас. Я на 100 % понимаю, почему великие художники, музыканты и композиторы, как Бах и Бетховен, немножко сходили с ума. Потому что я постоянно думаю о хореографии. Но я не позволяю этому управлять моей жизнью. Я должен делать и делаю другие вещи тоже. Для меня ключ к вдохновению то, что наполняет меня больше всего, — осознание того, что тебя окружает. Как, например, когда я разговариваю с вами, я слышу, что происходит вокруг, периферическим зрением я вижу, что происходит сбоку, вижу вид сверху. То есть то, что меня окружает, меня и вдохновляет. Нужно просто дать этому выход. Я понимаю, что нужно вот эту тонкую грань соблюдать, между тем, чтобы впасть в экстаз по поводу хореографии, расслабиться и спокойно этим заниматься.