Рудольф Тюрин — один из самых известных и оригинальных наивных художников Пермского края. Большую часть жизни Тюрин жил в селе Ильинском и работал врачом-рентгенологом. Но главным его делом была именно живопись: он создал множество весёлых и ярких картин, посвящённых быту его односельчан, их праздникам и будням. Художник умер в 2008 году — в России он уже при жизни был звездой наивного искусства, а вот в родном селе, как это часто бывает, его оценили только после смерти. В ближайшее время на площадке «Центра городской культуры» состоится очередная его выставка — что это будет за выставка и в чём будет её особенность, мы расскажем позднее. А пока что, предваряя это событие, мы встретились с Верой Жуйковой-Смирновой — женщиной, которую в «Музее советского наива» называют музой Рудольфа Тюрина. Как выяснилось, насчёт музы — небольшое преувеличение, но главное не в этом. А в том, что Вера Викторовна сохранила о художнике множество ярких и временами трагичных воспоминаний.
Расскажите, как и когда вы познакомились с Рудольфом Тюриным
— В 1992 году мы выехали в Ильинский снимать о нём фильм — фильм так и назывался: «Наивный Тюрин». Я была директором этого фильма. Когда мы приехали туда, мы устроились в гостиницу, а потом сразу пришли к художнику в мастерскую — отправились знакомиться с героем фильма. Мастерская у Тюрина находилась в подвале дома, в котором он жил. Две крохотные комнатушки. Мы заходим — а там кругом картины в стиле «ню». Тюрин вообще бы хулиганистый такой, решил нас ошарашить, видимо. Я аж вздрогнула, говорю ему: «Чтоб вот этого всего до конца съёмок в кадре не было!» Он послушался, всё убрал. И вообще, работали мы хорошо и дружно — к тому же, он очень привязался к нашей группе. Тюрин ведь вообще был одиноким и очень несчастным человеком. Без семьи, без близких.
У него не было никаких родственников?
— Оказывается, у него есть сестра, но за тот месяц, что мы там прожили, он ни разу о ней не вспомнил. Рудольф к ней как-то холодно относился. Потом она мне уже сама говорила, что он её не любил — считал, что она ничего не понимает в живописи. А что касается нас, то Тюрин не одного кого-то выбрал в друзья, он со всей нашей группой был в очень хороших отношениях. С режиссёром, с оператором, со всеми. Мы съёмки закончим затемно, устанем, возвращаемся в гостиницу, проходит полчаса, смотрим — а он идёт к нам. Ему хочется ещё пообщаться.
Сколько времени ваша группа провела в Ильинском вместе с ним?
— Вообще, съёмочный период длился месяц. Но дело в том, что мы снимали на киноплёнке. Уезжали на 10 дней в Пермь, чтобы проявить материал. Качество иногда получалось плохим. Иногда снимали целыми днями, а в проявке выяснялось, что всё забраковано из-за некачественной плёнки. В общем, после очередной поездки в Пермь длиной в несколько дней мы вернулись с проявки, а Тюрин нас встречает такой торжественный: «У меня для вас сюрприз». Привёл нас в мастерскую, и мы чуть не рухнули. Написал картину: «Киносъёмочная группа в подводном царстве».
Фото: Из архива Веры Жуйковой-Смирновой
Я ему говорю: «Вы что наделали, у меня же муж со мной разведётся, если эту картину увидит!» А потом я просила у него эту картину продать. Но он не продал: сказал, что мы все ему очень дороги, что мы все к нему очень хорошо относились и что эту картину с нами он продавать не будет, оставит себе на память. И уже потом, когда была его посмертная выставка, я увидела эту картину в экспозиции среди прочих.
Кому-то ещё из вашей группы посчастливилось попасть на другие его картины?
— Незадолго до нашего отъезда он увидел, как я стою около лошадки, и у него глаза загорелись. Я думаю: «Ну всё, теперь точно нарисует — только бы не голую, только бы не обнажёнку». Тем более, во время выставки многие подходили ко мне и спрашивали про картину с «Подводным царством»: «А правда, что у вас вся группа голышом позировала?» Я объясняла, что он это всё нафантазировал.
В «Музее советского наива» мне вообще рассказали, что вы в тот период были для него кем-то вроде музы.
— Ну это, скорее всего, легенда. Я об этом ничего не знала. Мне Надя Агишева сказала: «Вера, да ведь вы были его музой!». Потом мне показали разные его наброски, о которых я даже не знала. Но вот про эту картину с лошадью я точно думаю, что она появилась после того, как он меня тогда увидел. Смотрите, правда же есть какое-то сходство, хоть и не портретное. Слава богу, в штанишках нарисовал.
Фото: Из архива Веры Жуйковой-Смирновой
Какой была ваша последняя встреча и последнее воспоминание о нём?
— Мне это вспоминать очень горько. Он тогда сам пришёл к нам на Т7 — в здание, где мы занимались кинопроизводством. Там у нас был полный цикл производственный — к нам даже приезжали люди из разных регионов с просьбой сделать фильмы для них. Где я только не побывала в результате, на чём только не перемещалась — и на собаках, и на оленях... Так вот, Тюрин приехал к нам, зашёл, сел за свободный стол и заплакал. Я его всегда видела жизнелюбивым и весёлым. Иной раз мы загрустим (мало ли что может быть — или камера полетела, или плёнка испортилась), а он всегда нас старался развеселить и обрадовать. Никогда я не видела его плачущим, ужасно удивилась, стала расспрашивать. Он рассказал, что после того, как уехала наша съёмочная группа, к нему приехал Павел Печёнкин, чтобы снимать свой фильм. И снял очень скандальный фильм, причём скрытой камерой. Да ещё, по словам Тюрина, подпоил его, чтобы он ничего не соображал. В результате Рудольф нёс какой-то бред, разговаривал так, как с нами никогда не разговаривал — с нами он никогда не позволял себе никакой пошлости. И вот он сидел передо мной и плакал, ему было ужасно обидно. А мне его было очень жаль по-человечески.
Вера Жуйкова-Смирнова Фото: Иван Козлов
Помню ещё, что мы как-то сидели на съёмках, и я заметила, что у него огромный этюдник, который ему велик. А купить новый он не мог, потому что тогда был тотальный дефицит. Я тогда приехала в город, позвонила Равилю Исмагилову, он говорит: «Приезжай, всё будет». Достал для Рудольфа специальный маленький этюдник, я привезла, подарила ему. Как он был доволен, он этот этюдник и обнимал, и целовал. Предлагал деньги, но я отказалась — тогда он подарил мне ещё одну картину. А до этого подарил другую — просто на день рождения. Вот она, эта картина. Она называется «Вид на Эльбрус». Он её нарисовал, когда был в санатории, лечился — у него же был костный туберкулёз. Правда, мой муж не очень любит эти картины. Как-то он мне сказал, чтоб этой мазни в нашем доме не было. Ну, одна из картин теперь у Агишевых, другую — она называется «Шторм на Каме» — я в день дарения отнесла в Пермскую галерею.
«Вид на Эльбрус» Фото: Из архива Веры Жуйковой-Смирновой«Шторм на Каме» Фото: Из архива Веры Жуйковой-Смирновой
Когда мы с вами созванивались, вы говорили, что хотели бы рассказать о той несправедливости, с которой Тюрин постоянно сталкивался — что вы имели в виду?
— Самое обидное, что последние его месяцы и годы к нему никого не пускали. Тогдашние власти Ильинского всячески зажимали его, говорили всем, что он запойный — они его просто не любили. Много позже я была на экскурсии в Ильинском музее и сказала, что у меня есть его картины. Они сразу: «А вы не могли бы нам их подарить?» Я говорю: «А почему же вы не покупали его картины, когда он был живой? Он же мучился от голода». А так и было — он ведь был не пробивной, а все деньги тратил на краски и холсты. На еду особо не хватало. Да и когда хватало... Он рассказывал, что однажды пришёл в буфет и хотел купить кусок колбасы, последний, с хвостиком. Буфетчица сказала ему: «Нет, это для главного врача». А у главного врача хозяйство, куры, гуси, утки, это богатый человек. «Нет, говорят, не продадим вам, и всё». Просто его тогда не любили и не давали житья. А теперь ценят и ищут его картины. Я помню, что однажды мы решили поснимать на берегу Камы в ветреную погоду. И я обратила внимание, как он ёжится. Пригляделась — а у него одежонка какая-то совсем тонкая, дешёвая, изношенная. А я тогда с собой постоянно брала вязание. Взяла и связала ему свитер. Не потому, что у нас с ним были какие-то тесные отношения — их не было и быть не могло, у меня замечательный муж и прекрасный ребёнок. Просто однажды мне мама сказала, что если ты можешь сделать добро человеку — сделай его обязательно. Тогда я могла.
